Забайкальская писательница Нина Беломестнова (литературный псевдоним – Нина Коледнева) стала призёром XV Открытой международной литературной премии им. Ю. Рытхэу в номинации «Публицистика». У неё первое место. Вторым призёром в этой номинации стала Улита Котельникова, автор повести о североэвенском оленеводстве (в 2023 году первое место в этой номинации присуждено сразу двум авторам).
Нина Коледнева представляла на литературный конкурс документальный сборник «Солдатские исповеди». Герои её повестей – реальные люди, забайкальцы, фронтовики. И труженики тыла, как принято было их называть. На самом деле многим из них (женщинам и совсем ещё юным девушкам) у нас в Читинской области приходилось сталкиваться с японскими диверсантами, обезвреживать их. Так, врачу Валентине Герасимовой, героине одной из повестей, пришлось в военные годы не только спасать жизнь и здоровье звероловов и пастухов-оленеводов в северном Тунгокоченском районе Читинской области, но и в одиночку противостоять в безлюдной тайге власовцам – арестованным военным преступникам, бежавшим из-под конвоя во время этапирования их в Каларский район, в лагерь Борский (исправительно-трудовой лагерь по обслуживанию Ермаковского рудоуправления по добыче урановых руд). А Ирине Долговой, молодой женщине, стрелку-охраннице, удалось одной задержать и обезвредить троих диверсантов, пробиравшихся к военному объекту – радиостанции.
Работы конкурсантов оценивали девять человек. В составе жюри конкурса были признанные российские писатели и журналисты, знатоки культуры народов Севера. Возглавил конкурсную комиссию писатель-прозаик, финалист российских литературных премий «Большая книга», «Национальный бестселлер», «НОС» Василий Авченко. В состав комиссии входила редактор отдела очерка и публицистики литературно-художественного журнала «Дальний Восток» Людмила Гарднер.
Изначально конкурс проводился только для литераторов Чукотки – раз в два года, а сейчас стал ежегодным, востребованным у литераторов, пишущих о российском Севере и Дальнем Востоке, вышел на международный уровень. На рассмотрение жюри было подано 57 заявок из 20 регионов России и Белоруссии, всего 68 произведений. Почётными призами отмечены работы 14 литераторов, прозаиков, публицистов и поэтов.
Здесь мы публикуем отрывок из книги Нины Коледневой «Солдатские исповеди».
Вадим Перменёв – старик колючий. Буравит меня взглядом, спрашивает:
– Правду о войне хочешь знать? А как не понравится? Моя правда с той, что в бравурных мемуарах генералов-тыловиков о молниеносной войне СССР против Японии озвучена, не всегда совпадает…
Вадим Васильевич своё детство и юные годы провёл в северном Китае. Его дед – забайкальский казак. В Гражданскую войну он, спасаясь от японского нашествия, перебрался на левый, китайский берег реки Аргуни. Да там и осел. Прожил в Китае почти тридцать лет – среди своих, русских казаков, на китайском языке так и не выучился говорить. Отец – другое дело. Он китайским языком владел на бытовом уровне, японским – свободно. Да и как иначе – учился на ветеринара в одном вузе с японцами, имел среди них друзей-приятелей.
– Молниеносная война? – хмурится мой собеседник. – А то, что японская военщина долго после капитуляции продолжала всячески травить советских бойцов дурной болезнью (сифилисом – авт.): вези, мол, голубчик, заразу на родину да помни – мы тебя и на твоей территории достанем – изнутри изведём. Это не в счёт? Это разве не война? Бактериологическая… Японцы советских красноармейцев сознательно заражали, для этого специально гейш в увеселительных заведениях инфицировали… нам знакомые китайцы, что притоны содержали, шептали: «Пусть ваши соотечественники поопасятся…»
А то, что японцы скот болезнями травили, сапом да сибирской язвою… Не война? Я сам об этом от отца знаю, он ветеринаром был, и слухи о вылазках японских диверсантов с заданием от бактериологов заразить скот на российской стороне до него доходили…
Перменёвы жили в русской части Хайлара. При строительстве КВЖД в районе вокзала возник русский посёлок, да так и закрепился за выходцами из России. Здесь, на «острове», как его называли, в отличие от китайской части города, не было фанз: российские эмигранты дома строили из шпал, обшивали их досками снаружи. Быт «островитян» вёлся также на русский манер. У выходцев из казацких семей в красном углу горницы непременно хранилась икона; детей сызмальства приучали хозяйствовать, ухаживать за домашним скотом. Как иначе? Казаки в семье растут.
– Начиная с двадцатых годов в Хайларе и Трёхречье много смешанных семей появилось, где муж – китаец, а жена – русская. Но вот чтобы муж из русских был, такого не припомню. А дети не различали кто из ровесников какой национальности. Играли и со своими ровесниками, и с китайчатами. Общались на сленге – вперемешку и русские, и китайские слова использовали – и прекрасно понимали друг друга, – о быте «островитян» и особенностях жизни на чужбине дед Перменёв готов вспоминать часами.
Японцы, установив свое иго над Маньчжурией в 1932 году, для контроля над эмигрантами из России создали «Бюро по делам российских эмигрантов» (БРЭМ), которое напрямую подчинялось японской военной миссии. Но отец рассказывал Вадиму Перменёву, что Пётр Алексеевич Чижов, в прошлом атаман Калганской станицы Забайкальского казачьего войска, а в сорок пятом году – помощник начальника БРЭМа, наставлял, когда рядом не было японских слухачей, своих земляков-казаков: «Помните, под каждой красноармейской шинелью бьётся русское сердце!» В казацких семьях родители повторяли его слова своим детям.
Японцы запрещали российским эмигрантам слушать радио. Но кое-кто из «островитян» сумел припрятать радиоприёмники, и русские переселенцы знали о положении на Западном фронте, о том, что советская Красная армия гонит фашистов прочь с родной земли, – радовались за своих: они по-прежнему ощущали себя русскими людьми.
– Япония воевала с Америкой. Всяк разумный человек предполагал, что американцы не попустятся, припомнят бомбёжку Пёрл-Харбора. А японцы окопались в Маньчжурии (Китай). – Похоже, деду Перменёву не обойти стороной военное лихолетье. – В Хайларе, рядом с домом, где жила наша семья, родители устроили самодельное бомбоубежище – на всякий пожарный случай… Выкопали неглубокую яму и сверху накинули доски.
– Как сейчас помню… 9 августа сорок пятого года отца дома не было, по своим делам уехал. Мать заметила в небе приближающиеся самолёты, всполошилась, погнала меня со старшим братом укрыться в щель, – рассказывает Вадим Васильевич. – «Прячьтесь скорее! Американцы прилетели». Слышались взрывы… недалеко совсем. Когда утихло, мы вылезли из укрытия. Кругом воронки от бомб. Земля разворочена. Соседские дома в огне. Немного погодя самолёты возвращаются. И как давай гвоздать – бомбы на город, на «русский остров», где казаки и железнодорожники жили, всё больше сбрасывали. Три захода в один прилёт совершили. Видим: на крыльях красные звёзды. Неужто наши?!
– Мы после с ребятнёй всё вокруг обшарили. Возле своего дома шесть авиаворонок насчитали. Соседа-татарина осколком в тот налёт убило. У других соседей чушку осколком накрыло, внутренности на несколько метров разлетелись… Лётчики сбрасывали бомбы на речные переправы – мы штук пять воронок недалеко от мостов насчитали. На берегу реки Иминьхэ вплоть до 1956 года торчала невзорвавшаяся бомба… На японские казармы вот только ни одна бомба не упала. На сопке Амбон, под которой японские солдаты укрылись, тоже воронок не обнаружили… Это кто же такую наводку бомбометателям дал?
Впрочем, у деда Перменёва есть соображение на этот счёт. Перед августовскими событиями в Хайлар советских разведчиков пачками засылали – для русскоязычного населения это секретом не было. Городок-то невелик, каждый новый человек на виду. Разведчиков быстро вычисляли – не только «островитяне», но и японские «слухачи»… Накануне вступления советских войск в Хайлар японцы расстреляли и обезглавили 42 человека – русских, тех, кто уже сидел в тюрьме, и беззвестных, ими чаще всего были советские разведчики.
– Знать, кое-кто из них пыток не выдержал, координаты для бомбометания по наводке японцев дал, – предполагает Перменёв. – У нас, «русских островитян», сердце за своих болело. Но не слепые же мы, видели огрехи военной операции… Полюбопытствуй, если будешь в Хайларе: там китайцы памятник советскому танку установили. Два верблюда обездвиженную бронемашину на канате волоком тащат… а так нередко и было в августе сорок пятого года. Топливо для советских танков нередко доставляли самолётами, не успевали… Артиллерия? У посёлка Кудахан, примерно в пяти километрах от Хайлара, стояли советские гаубицы: «обрабатывали» японские доты (долговременные огневые точки) на сопках. Но начинённые порохом железные болванки лишь бороздили скальные горные породы и отлетали в сторону на десятки метров. Вреда японцам не чинили. А почему, спрашивается? Японские войска под горой… нет, не так, в утробе горы скрывались.
Вадим Васильевич опередил мой вопрос. Я собиралась узнать у него подробности штурма Хайларского подземного бастиона японцев, длившегося десять суток. Иной раз любопытные мальчишки замечают то, что ускользает от внимания военных экспертов.
– Местное население про военную крепость японцев в сердцевине горы, само собой, знало… задо-о-олго до августовских событий. Ещё в 1934 году на склоне сопки Амбон был возведён высокий забор, за ним виднелись крыши бараков. Понятно было, что за тем забором не овощи выращивают, – язвительно хмыкает Перменёв. – Подъезжали машины, груженные бетоном, возводились доты. Этого не утаишь. Но близко японцы никого не подпускали… Потом землекопов, что скальный грунт из горы вынимали, расстреляли. Я хоть мал ещё был, у меня овраг, где их всех в расход пустили, в глазах стоит.
…Это было в сорок пятом году, по весне. Вадимке тогда пять лет исполнилось. Отец захватил его с собой в поездку. Километрах в двадцати от Хайлара, китайского городка, где они в то время жили, тятька вдруг спешился с коня, снял с седла сынишку. Привёл к громадному оврагу. Там белели черепа, множество черепов. Над ними чёрной стаей кружило вороньё. Вадимка не сразу разобрал, что останки – человеческие. «Точно, – подтвердил отец. – Это китайские рабочие. Вернее, рабы. Их ещё до твоего рождения японцы пригнали на гору Амбон, заставили вынимать из её нутра скальный грунт… А потом… Привезли вот сюда, в долину мертвых, и расстреляли… Ты крепко-накрепко запомни, сынок, что сейчас видишь перед собой». Ночью отец шёпотом рассказывал жене, Вадимка не спал, слышал: «В подземную крепость в горах, от нашенских русских железнодорожников знаю наверняка, рельсы проложены, японские солдаты туда, в чрево горы, в огромных количествах оружие, снаряды, провиант, бинты и лекарства завозят. К боевым действиям японцы готовятся. Китайцев-то уже подмяли, на советскую Красную армию зубы точат. К нам бои скоро придут, помяни мои слова… А война без глаз, всех подряд косит».
Вадимка услышал, как мать охнула. Прошептала: «Своих предупредить о начинке горы Амбон надобно…» – «А то!» – согласился с ней тятька.
– Но вот загвоздка, – досадливо крякает дед. – Предупреждали. Не раз. Да советские разведчики словам беженцев из России и осевшим в Китае специалистам-железнодорожникам не верили. Всех скопом считали предателями. А цена недоверия – человеческие жизни.
Спрашивает меня:
– Сколько наших бойцов при штурме сопки Амбон полегло? – И сам отвечает: – Больше тысячи… под Хайларом в братских могилах и захоронены… Эх-х! Дело-то как было… Бои то есть как разворачивались… Ну, слушай.
При начале штурма советские красноармейцы на гору Амбон, что город Хайлар прикрывает, буром попёрли. Атака захлебнулась, все пехотинцы полегли в степи. Японцы их огнём из пулемётов поливали, по танкам из припрятанных в горе дотов прямой наводкой били… А сами японские стрелки в безопасности в каменных выбоинах отсиживались. Пробей-ка пятиметровую скальную броню. Ни одному орудию такое не под силу, что уж говорить о штыке пехотинца… Десять суток эта бойня продолжалась. Только потом, когда советские сапёры тайные лазы под гору обнаружили, красные командиры миномётные орудия «Катюши» с дальневосточного направления сюда, к горе Амбон, перегнали. Вот тогда перелом случился.
– О готовящейся «крысиной войне» против них, похоже, красные командиры тоже не догадывались. – Дед роняет упрёки, как тяжёлые камни. У него даже лицо от натуги покраснело. – Нет чтобы разведчикам «русских островитян» поспрошать… А японские жандармы задолго до августовских событий суетились, в районе китайских фанз крыс ловили. Нас, ребятню, на подмогу звали. Да упаси боже эту тварь прибить – живая требовалась. После свой «улов» тащили в секретные военные лаборатории… Для чего, спрашивается? Отец как-то обронил фразу: «Крысы – переносчики чумы. Никак японцы чумной мор готовят». Мать в страхе за него руками замахала. И тятька накрепко закрыл рот на замок, разговорчивых японцы в тюрьмы бросали.
…Отец Вадима был ветеринаром-частником, но не особо разжился. К нему за консультациями и помощью, если домашняя скотина заболела, обращались лишь «свои», казаки, бежавшие в годы Гражданской войны из Забайкалья и обосновавшиеся в Трёхречье на севере Китая, которое с тех пор так и называлось «Русское Трёхречье». А со «своих» тятька не мог большие деньги за услуги брать. С ним расплачивались в основном продуктами.
Вадим Васильевич помнит, как в сорок пятом году отец возвращался из поездок по казацким хозяйствам хмурый. Делился с матерью: «Понять не могу, отчего овцы мрут как мухи… Я пару недель назад у Семёна по прозвищу Громогласный был, прививку в его стаде делал. На другой день к нему на стоянку японские ветеринары вдруг нагрянули, в свой черёд овец прививали… Только эти овечьи лекари отчего-то в защитных костюмах были. Вскорости скотина у Семёна сдохла, а те оборотни-лекари опять наведались. Туши овечьи сгребли в кучу и спалили… Концы в воду спрятали, и не узнать теперь, отчего мор приключился».
Отец Вадима учился в тридцатые годы в ветеринарном институте в Мукдене, обучение там велось на японском языке. После жил и работал в Хайларе, занимался частной практикой. Ему не раз приходилось выезжать в Трёхречье. Он делал прививки скоту в частных хозяйствах. Вакцину получал в Хайларе, в филиале «отряда 731», расположенного недалеко от Харбина. Но его не посвящали в то, чем на самом деле занимаются японские военные бактериологи на «фабриках смерти», – а там испытывалось и изготовлялось в военных целях бактериологическое оружие. Но смутные догадки у ветеринара-частника возникали всё чаще – не слепой же он.
Перменёвы отсиживались на заимке, но война и тут их достала. Младший брат отца Вадима жил на станции Хакэ, за тридцать километров от Хайлара. Когда началась бомбёжка, он кинулся на выручку племяшей. Поехал в город со знакомым водителем. Но по дороге машину остановили советские солдаты: «Срочно нужно доставить груз по указанному адресу!» Шофёру приказали ехать одному, вернуться к определённому часу. Ефима оставили заложником. А кругом бои, неразбериха – как поспеть? Водителя опять остановили на дороге красноармейцы. С новой оказией под угрозой расстрела направили совсем в другую сторону. Вернулся, наконец. Друга в живых не нашёл… Останки Ефима обнаружили только в 1947 году. Отец опознал брата по железнодорожному билету «Хакэ/Хайлар» в кармане кожаной куртки и по самой куртке…
Война, она – стерва, без глаз, без сердца, и виноватых, и правых уносит… Тятька как в воду глядел, вздыхает Вадим Васильевич.
– Сосед Евгений Бурнес спас нас в бомбёжку, вывез из горящего Хайлара. Дядя Женя, как мы его звали, работал у японцев водителем. Он посадил свою семью и нас с мамкой в придачу в японский грузовик, накрыл сверху брезентом. Мать, помню, впопыхах собирала детские вещи. Прихватила с собой полмешка пшена. А вот снять со стены дедовы золотые часы не додумалась. Да в такой момент любой плохо соображает… Когда вернулись в свой дом, часов и след простыл.
Бурнес привёз Перменёвых младших к их родному деду на заимку – это примерно в двадцати километрах от города. Отца там не оказалось. Оказывается, Василий Петрович, услышав взрывы, поехал в город за семьёй. Гнал лошадь, спешил. Но по дороге столкнулся с советскими миномётчиками. Те: «Стой! Кто такой?» Арестовали – у него с собой дробовик был. Вместе с другими задержанными поместили на бывшие японские артсклады.
– Мы с мамкой ходили навестить его… Помню, у ворот – часовой. Солдат пропустил нас. На складской территории валялась куча обгорелых пистолетов, я один прихватил, засунул себе в карман. Заметил на земле железные рогатые болванки с колпачками. Взялся разбирать – любопытно было, что там внутри. С двух штуковин колпачок снимался свободно, у третьей заело. Пристукнул. Раздалось шипение… я играл боевыми гранатами, нечаянно привёл одну из них в действие. Часовой и все, кто был на складских дворах и видел это, оцепенели от ужаса. А граната шипит, вот-вот взорвётся. Но… почему-то не взорвалась. Часовой, когда пришёл в себя, подскочил ко мне, отбросил её в бурьян – вот там рванула… Помню, солдат ещё сказал: «Ну-у и дела! Войну с фрицем прошёл – такого сроду не было. Видать, парень, у Бога на тебя другие виды имеются».
Отца отпустили лишь два месяца спустя. Семья всё это время жила на заимке у деда. Там поспокойнее было. Правда, не так далеко, у посёлка Кудахан, примерно в пяти километрах от Хайлара, стояли советские гаубицы – «обрабатывали» крепость в горах. Мальчишки, после того как бои утихли, лазили на сопку Амбон, под которой бои развернулись, находили невзорвавшиеся снаряды, что лишь бороздили скальные породы на склонах горы и отлетали в сторону на десятки метров.
– Там, под этой сопкой, отсиживались японские самураи. Они могли не меньше месяца жить припеваючи – продуктов в избытке, вода по трубам течёт к ним из реки Хайлархэ, госпиталь в одной из скальных пещер развёрнут… вдобавок там сконцентрированы мощные огневые запасы, упрятаны отряды воинов-камикадзе. И вдруг «сидельцы» всем скопом поднялись на поверхность, сдались в плен. С чего бы это? Оказалось, крыс испугались. Крысы-то на нас сработали. – Дед Перменёв от удовольствия потирает вспотевшие руки.
…Сотни, тысячи крыс наводнили рукотворные пещеры в сопках. Грызунов привлёк запах крови японских солдат, раненных при миномётном обстреле и обвале скальных пород. Крысы обгладывали трупы убитых, нападали на пациентов лазарета и, вконец обнаглев, накидывались на забывшихся во сне обитателей каменного бастиона, сумевших было на время потеснить их, законных хозяев. Но сейчас брали реванш – скрыться от хвостатых вампиров было невозможно. На место застреленных или растоптанных тварей из щелей и нор тотчас выкатывались новые несметные стаи грызунов.
Сдаться в плен японским военным казалось менее унизительным, чем быть заживо обглоданными крысами. Или того хуже – погибнуть от чумы. Кому-кому, а японским офицерам (высоким чинам) было известно, что близ Хайлара находятся специальные селекционные центры по выработке штаммов опасных бактерий, преимущественно – бубонной чумы, и заведены питомники блох, чтобы разносить смертельную болезнь… на крысах.
– Только в филиале № 543, расположенном в Хайларе, летом 1945 года одновременно содержалось около 13 тысяч крыс, предназначенных для разведения чумных блох, – уточняет Перменёв.
Дед не надеется лишь на собственную память. Ссылается на материалы хабаровского судебного процесса над японскими военными преступниками.
– Читал, читал… а как же. Летом сорок пятого года производство смертоносных бактерий было запущено на полную мощность. И это секретное сверхоружие было нацелено против Советского Союза. А мы, «островитяне», – в эпицентре событий, в самом центре адского котла оказались. Посуди сама: отряд японских военных бактериологов № 543 был расположен в самом Хайларе, головной отряд 731 – в двадцати километрах от Харбина, отряд 100 – в десяти километрах южнее Чанчуня, а основной испытательный и диверсионный полигон – русское Трёхречье. Чумой японские военные собирались уморить советских красноармейцев. Жителей Хайлара в расчёт не брали. Так… побочные жертвы, те же «брёвна».
Но, похоже, японские изобретатели сверхоружия наступили на собственные грабли… Японские вояки выскочили из своего подземного убежища в горе, как пробка из бутылки с газированной водой, сдались в плен. Все 2200 человек, среди них 80 офицеров.
– Первое, чего потребовали для себя лично пленные японские офицеры – слышал это от надёжных людей, – ввести им немедленно вакцину от чумы. За свои-то шкуры тряслись.
Местное китайское население тоже было очень напугано. Опасалось набегов крыс на свои поля и фанзы и того больше – вспышек бубонной чумы. Китайские крестьяне обратились за помощью к советским войскам… Как сейчас помню, красноармейцы убирали трупы японцев из подземных пещер, хлорировали катакомбы подземной военной крепости. Не допустили мора мирного населения от чумы.
…Советские войска ушли дальше, на Мукден. В разбитом и сгоревшем Хайларе ещё долго держался устойчивый запах горелого артиллерийского пороха – запах войны: местные жители растапливали порохом печки. А о десятидневном штурме советскими красноармейцами сопки Амбон, под которой в каменных норах отсиживались отборные войска японцев, ещё долго напоминали невзорвавшиеся снаряды, которые мальчишки находили на её склонах.
Наконец, русские хайларцы узнали: Япония капитулировала. Пора возвращаться в наезженную колею – поднимать хозяйство, латать жилища. Но тут навалилась новая напасть: начали один за другим исчезать мужчины из эмигрантской среды. Про них уцелевшие «островитяне» упоминали многозначительно: «Увезли!» И больше ни слова. Даже родные не знали об их судьбе. Родственники обращались в полицейское управление, обивали порог советского консульства. Тщетно. Лишь много позже открылась причина исчезновения русских хайларцев, жителей Харбина и Трёхречья: их отправляли в сталинско-бериевские лагеря на территории СССР – на Колыму, в Казахстан, под Тайшет… После ХХ съезда КПСС железные решётки на воротах лагерей раскрылись, уцелевшие узники вышли на свободу. Вот тогда на пересечении жизненных путей они рассказывали землякам о своей горькой участи и о кончине на пересылках многих из знакомых эмигрантов.
…Но всё это – до поры до времени – мало заботило Вадимку. В 1946 году Вадим сразу стал второклассником, хотя ему исполнилось только шесть лет. Отец повёл экзаменовать старшего сына, а младший увязался следом за ними. Учителя проверили его подготовку, остались довольны и тоже зачислили в школяры.
Экзаменаторами были свои же выпускники: подготовленных педагогов катастрофически не хватало – старые кадры, ещё с дореволюционным стажем, уходили, а новых специалистов из Союза не присылали. В советскую хайларскую школу из СССР поступали лишь программы обучения и учебники. Но поблажек «скороспелые педагоги» своим ученикам не давали – спрашивали по всей строгости.
Десятый класс Вадим заканчивал уже в Харбине – в Хайларе класс не смогли набрать. Родители старшеклассников (из числа русских эмигрантов – авт.) вместе с детьми отправились в Союз – поднимать целину. В 1954 году русским эмигрантам было позволено вернуться из Китая на Родину, прежде, правда, отбыв два года на целине в Казахстане, в Омской или Новосибирской областях. Многие тогда этой возможностью воспользовались. К труду они привычные. И… два года – не десять в сталинско-бериевских лагерях. Перетерпеть можно – на чужбине-то не сладко… Визу на выезд в СССР русским эмигрантам предоставляли свободно.
После войны ситуация в Маньчжурии изменилась. Вернее, отношение к выходцам из России. Русских эмигрантов в Маньчжурии начали буквально… выдавливать. Увольняли с работы. Не давали возможности приработка. А как жить? Чем детей кормить? Никого не волновало.
Василий Петрович Перменёв, отец Вадима, с места не трогался, по-прежнему занимался частной практикой. Русские островитяне косились на него: в войну с японцами якшался и сейчас сухой из воды выходит… с чего бы? Парень прятал глаза от сверстников, не понимал – отчего его родители медлят с выездом в СССР. Задержку ему объясняли тем, что дед лежит парализованный. Но парень бунтовал, не мог принять такое поведение родни.
– В 1953 году умер Сталин. Взрослые, помню, плакали, – продолжает рассказ Вадим Васильевич. – Кое-кто даже в обморок падал. А нам, подросткам, хоть бы хны. Ну, помер и помер. Мы же его и в глаза не видели. Знали лишь то, что много наших казаков из Трёхречья и русских железнодорожников из Хайлара потерялись. Сгинули бесследно – и Сталин им не помог, не заступился. Чего о нём убиваться? Обездоленных детей много тогда осталось – я лично знал таких. Жёнам бесследно сгинувших людей говорили: «Не надейтесь на встречу. Устраивайте жизнь по-новому…»
Лишь много позже Вадим Перменёв узнал о Приказе 00593, который обязывал репрессировать всех так называемых «харбинцев» (бывших служащих Китайско-Восточной железной дороги и реэмигрантов из Манчжоу-Го – авт.), осевших на железнодорожном транспорте и в промышленности Союза. Они автоматически считались японскими шпионами.
В 1956 году вышло послабление – целина не обязательна стала. Вот этим многие воспользовались. Перменёвы тоже засобирались на Родину. Советское консульство дало им «добро» на переезд в Иркутск. Это кочевье Вадим Васильевич помнит во всех подробностях:
– Собрали домашний скарб и тронулись в путь. В Чите, на Черновских копях, сделали короткую остановку у двоюродного брата отца. Дед поплохел в дороге, там в деревне Черново его и схоронили… В Иркутске первым делом отыскали отцову дальнюю родственницу. Тётка старенькая, больная совсем. Но – добрейшее существо, приютила нас. Правда, места всем не хватало. Мне пришлось спать во дворе – на тюках со скарбом, прикрывшись брезентом. А на дворе уже ноябрь, за ночь примерзал к покрывалу.
Перменёвы начали спешно искать собственное жильё. На объявление о продаже дома набрёл Вадимка. Родители продали всё, что было с собой ценного, и купили этот дом. Тесный, неудобный. Но свой.
Жизнь у переселенцев постепенно входила в колею. Первой сумела устроиться на работу мать – в церковный хор, у неё был глубокий грудной голос. Следом Вадим – учеником автослесаря. Отец нашёл подходящую работу лишь через год…
В 1957 году Вадим поступил в Иркутский горно-металлургический институт.
Как-то преподаватели вуза пригласили Перменёва-старшего – рассказать о молниеносной войне СССР с Японией. Очевидец как-никак.
Вадим страшился этой встречи. Что может поведать его российским сверстникам отец? Ну, лечил овец. Зачастую без платы. Это разве геройство?.. Засмеют его после однокашники, как пить дать.
Но вышло иначе. Отец рассказывал о том, что после освобождения Маньчжурии от японцев он работал на разведотдел штаба Забайкальского военного округа. Был руководителем группы закордонных агентов, их называли «глаза и уши». Помогал вычислять переодетых японцев, служивших охранниками в отряде 731, указал на многих японских оборотней-ветеринаров, пристроившихся в отряде 100 и вырабатывавших яды для людей и животных.
После, вернувшись домой, отец повинился перед Вадимом: «Прости, сын. Раньше не мог открыться… Видел в Маньчжурии, как ты терзаешься от нашей задержки с отъездом. Но молчал. Тогда не время было для откровений. Сейчас срок подписки о молчании истек».
Вадим с успехом окончил институт. После работал в Балейской геологоразведочной экспедиции, затем – защита кандидатской диссертации, преподавательская работа в вузе.
Всегда помнил слова солдата, услышанные на тюремной пересылке в Хайларе в августе сорок пятого года, что у Бога на него, сопливого мальчишку, особые виды имеются – оттого жизнь ему сохранил. С годами дед Перменёв понял свою миссию. Он должен рассказать соотечественникам о трудной жизни своего отца, его разведывательной работе. О том, как русские «островитяне» вопреки давлению японцев оставались преданными своей родине – России. Как казаки из Трёхречья встречали советских красноармейцев и, как могли, помогали им…
Последние годы казацкий внук и сын Вадим Васильевич Перменёв занимается поисковой работой. Запрашивает материалы в российских архивах, списывается с родственниками казаков-забайкальцев из Трёхречья, Австралии… По крупицам восстанавливает летопись казацкого военного лихолетья на чужбине, в Китае.
