Сержант медицинской службы Анастасия Сергеевна Халикова награждена медалями «За победу над Германией» и «За победу над Японией».
«ВОЙНА — ЖЕСТОЧЕ НЕТУ СЛОВА …»
Черноглазой Настьке, тонкой, как былиночка, в 1941 году исполнилось шестнадцать лет, и она заявила родителям:
– Еду в Читу! На медичку учиться.
– Как ты там обвыкнешься? Ить акромя нашего прииска Любовь (на реке Шилке) нигде не бывала, – всплеснула руками мать.
Настёна была пугливой и на редкость застенчивой девочкой. Но откуда только смелости набралась – одна уехала в областной город. Документы подала в Читинское медицинское училище на сестринское отделение. Вступительные экзамены сдала успешно. Решила в честь этого события накупить эскимо и устроить пир с девчонками… А тут – война. Словно чёрная туча накрыла небо, стёрла все краски земли.
– Нашими студенческими аудиториями стали палаты эвакоспиталя. С фронта начали поступать поезда с ранеными бойцами. Врачи тогда дневали и ночевали в госпитале, с ног валились от усталости. Но нам, практикантам, тем не менее, уделяли внимание: медсестёр не хватало, а без сестринской помощи не выходить операционных больных. Спрос был без поблажек. Спала ты, ела ли в течение прошедших суток – не имело значения. Ответы должны были отскакивать от зубов. Мы зубрили науки ночами. Днём помогали разгружать санитарные эшелоны, прибывшие с фронта, – выносили пациентов из вагонов. На сон времени не хватало. Но молодые были, сдюживали.
В 1943 году Анастасию направили хирургической сестрой в эвакогоспиталь для раненых бойцов, который базировался в Сретенске. В отделении лежали пациенты после ампутаций. Без рук, без ног. Среди них ей особенно запомнился молодой лётчик Василий Белоконь. Настя узнала от врачей, как был сбит его самолёт.
Однажды, находясь на боевом задании, по шлемофону лётчик услышал разговор двух фрицев – пилотов «Мессершмиттов». Те с усмешечкой распределяли роли на бомбёжке советского санитарного эшелона, который в это время двигался по железнодорожному пути на восток: «Что эти скоты мучаются? Давай доставим им «пилюли» от вермахта. Вмиг исцелятся». Один собирался зайти с хвоста состава, другой планировал сбросить бомбы на головную часть эшелона. Были уверены в своей безнаказанности. Что против них фанерный самолётик?! Наши пилоты в первый год войны на таких летали… Василий не стерпел их наглости, решился на таран. Он уничтожил один из вражеских бомбардировщиков. Но и его самолёт рухнул на землю. Санитары-красноармейцы нашли советского лётчика не сразу – в воронке от бомбы, обмороженного – бои в небе велись под Москвой осенью. У Василия началась гангрена. В читинском эвакогоспитале ему ампутировали обе руки по локоть и ноги выше колен. Хирурги сочувствовали своему пациенту, собирались расщепить остаток кости на правой руке, чтобы он мог хотя бы самостоятельно держать ложку с кружкой.
Деревенская девчонка на лётчиков смотрела как на небожителей. А Вася? Беспомощный, с пролежнями… Настёна кормила его с ложечки, как младенца, боясь заглянуть парню в глаза. А после, в подсобке, умывалась слезами.
– У тебя жалости на всех не хватит, – наставляли опытные сиделки. – Ставь мысленно стену меж собой и пациентами.
Настька не умела отрешаться.
– Васю пришлось после выписки из госпиталя сдать в инвалидный дом, у него никого из родных в живых не осталось. Отец погиб на фронте, мать умерла от голода, сестру угнали немцы на работу в Германию. Василий родом из Белоруссии был…
Помню, как сейчас, другого нашего пациента – грузина Жору. У парня осколком перешибло позвоночник. Красивый он был… как юный бог Адонис, а вот нижняя часть тела – неподвижная. Мне пришлось сопровождать его на родину. К нашему санитарному поезду за Жорой приехало пол-аула. Горцы не плакали. Наоборот, шутили, пели, старались поддержать своего земляка. Но я видела застывшие от горя глаза матери, её трясущиеся руки. А у Жориной невесты лицо было белее мела… В зеркало в пути не было времени смотреться. Уже в Сретенске подружки ахнули: «Да у тебя, Настёна, на голове пряди седые». А мне только девятнадцать лет исполнилось.
Помню, госпитальный хирург говорил нам, медперсоналу: «Сколько ещё Жоре пожить отпущено? Жоре и таким, как он. Пять лет? Мало. Десять – много. У пациентов после ампутаций и спинальных травм кровообращение нарушено». И мы буквально рвали свои сердца, старались заменить этим пациентам – совсем ещё мальчикам – и мамку, и няньку. Они так нуждались в нас, в добром слове.
В августе 1945 года девушка-медсестра в составе санитарного поезда направилась в Маньчжурию, на Восточный фронт. В одну из теплушек поместили лошадей, чтобы на них вывозить раненых бойцов с поля боя. В степи на бездорожье лошади порой надёжнее автомашин – не забуксуют. На ночь вагоны плотно закрывались на засовы от японских лазутчиков, чтобы те пассажиров поезда сонными не застали и не расправились с ними – а такие случаи были. Лишь утром убирали засовы, впускали воздух в теплушки.
– Рано утром я подбежала к входному проёму вагона глотнуть свежего воздуха – жара в том кровавом августе стояла неимоверная, даже за ночь стенки теплушки не охлаждались. И вдруг взрыв… Очнулась. Что это?! Словно в жертвенном костре лежу, меня языки пламени со всех сторон лижут, кругом клубы дыма. Слышу – где-то поблизости кони ржут, мечутся… А я даже шевельнуться не могу, лишь шеей ворочаю. Что делать? Сгорю ведь тут на огне заживо… Понимаю, японцы взорвали наш санитарный поезд. Меня взрывной волной откинуло далеко от эшелона. Снова проваливаюсь в темноту… Бойцы из похоронной команды наткнулись на меня в степи. Они меня поначалу за покойницу приняли, чуть не закопали с другими. Да один из похоронщиков углядел, что я шевельнулась. Но у гимнастёрки обоих рукавов нет: санитары ещё прежде, когда я без сознания была, оторвали их, чтобы сделать жгуты для раненых с кровотечением.
Меня перевезли в медсанбат под Чанчунем. Но не залежалась. Как-то подбегает фельдшер, спрашивает: «Сестричка, подсобить можешь? Зашиваемся. Раненых – вал!» У меня левая-то рука уже отошла от удара немного, пальцы шевелиться начали. Ну, я взялась помогать. На костыле доскачу до операционной палатки. Слежу, чтобы язык у пациентов не западал, губы им водой смазываю. Дальше – больше, приспособилась перевязки делать. Конец бинта в зубах зажму – и левой рукой перевязываю раны. Часто свою кровь раненым бойцам отдавала, иначе бы они не выжили. Так что у меня много «кровников» среди своих – с той войны с японцами… Вот там, в военном медсанбате, научилась отрешаться. Автоматически перевязки выполняла, не пыталась имя бойца узнать… Да и когда! Раненые всё поступали и поступали. Ранения чудовищные: человеческие тела буквально на части взрывами снарядов разорваны… Через месяц время моей выписки подошло, а тут и медсанбат расформировывают – Япония капитулировала.
Настя вернулась в Читу, устроилась работать медсестрой в 321-м окружном военном госпитале – здесь она когда-то приняла свое боевое крещение. Помнила доброту и заботу старших коллег. Тут её охотно приняли в свои ряды. «Как же! Наслышаны о твоей эпопее. Контуженная медсестра сама себе курс лечения назначила – практиковала на одной ноге и двух деревянных подпорках-костылях. И весьма успешно… Гордимся тобой, девочка».
– Но… я ещё долго была как неживая, словно дерево с облетевшей посреди лета листвой. Казалось, и внутри у меня всё выгорело. Разучилась радоваться, смеяться… ходячая мумия, да и только. «Авось, время выправит, – сочувствовали пожилые медсёстры. – Сколь горя через себя пропустить пришлось». И впрямь, постепенно оживать начала. Даже на командировочного врача из пограничного госпиталя, Халикова, украдкой поглядывать начала. Приглянулся он мне. Смекнула, что и он неспроста к нам в физиотерапевтическое отделение зачастил. Правда, мы столковаться всё не могли. Я дикая была, пряталась от ухажёра. Да и Абдулвахид особой прытью в амурных делах не отличался. Так бы и разминулись, наверное… У нас, азиат, молодых обычно старшие родственники сватали, до свадьбы никаких вольностей не полагалось. А кто мне брачный обряд проведёт? Родни-то никого в живых не осталось… Мой начальник отделения подполковник медицинской службы Афанасий Михайлович Абрамов помог. Свёл как-то нас вместе, сказал: «Ребята, вы так похожи. Вам сам Бог подсказывает вместе быть». На самом деле, Абдулвахид – узбек, я – гуранка, метиска то есть, во мне тунгусская, бурятская, монгольская кровь намешана. Мы с Халиковым не только внешне похожи – и судьбы схожие. Оба фронтовики, оба одинокие. Начальник отделения не стал ходить вокруг да около, напрямик сказал: «Пора вам и своим очагом обзаводиться… Зовите на свадьбу, посажёным отцом буду».
С его лёгкой руки и благословения мы поженились. В любви и согласии долгую жизнь прожили. Я вместе с мужем в погранотрядах службу несла. Вначале у себя на родине, в России, в Нерзаводском пограничном районе, потом – в Киргизском. Следом командировка на войну, в Афганистан…
Мужа раньше меня фронтовые раны догнали. Теперь я вдова, лишь во сне иногда видимся. Абдулхавид не зовёт меня к себе. Говорит: «Поживи ещё. Ты внукам нужна…» Живу вот.
Фото автора и из открытых источников
