Раиса Виссарионовна Ланцева в пятидесятые годы работала учительницей начальной школы в северном эвенкийском районе Читинской области. А первая запись в её трудовой книжке появилась в сорок втором году, когда ей было всего одиннадцать лет.
Райка проснулась от шума. Что-то загрохотало, и следом послышался недовольный голос отца – он вышел в сенник напиться ледяной воды из бочки и наткнулся на опрокинутый загон для поросёнка.
– Никак вывернулся, бисов порос.
Отец зажёг керосиновую лампу, и неожиданно в голосе его появились визгливые нотки:
– От… мокрые курицы, засов-то в сенях забыли задвинуть. А порось-то наш и был таков.
Прикрикнул на дочек:
– Живо подымайтесь, лахудры! Порося ловите.
На поросёнка в многодетной семье почтовика Виссариона была большая надежда. Зарплата на почте кормильцу семьи полагалась полтора рубля, на неё девок в школу не снарядишь, а старшая, Светка, этой весной перешагнёт из начальной в среднюю – одеть-обуть надо, чтобы перед людьми не осрамиться.
– Вот откормим порося, и по осени мясо на рынок свезём, – мечтательно щурился Виссарион. – Светке школьное платье в самом Благовещенске в ателье закажем… Ну, а ежели цену набить на парную свинину удастся, то и конскую упряжь спроворим. – Глянул на жену, подмигнул ей: – Что загрустила? Тебе, шаманка моя любимая (Виссарион так её называл в минуты хорошего расположения духа), серьги купим.
Мать была из орочон, оленных людей. В её родове шаманов не водилось, одни тунгусы-оленщики. Впрочем, супруг всегда поражался прозорливости жены, умению заглянуть в будущее. Он углядел раскосую тунгуску в фактории, где ему, как грамотному посланцу партии, пришлось проверять работу приёмщика пушных мехов у тунгусов. Ревизию завершил и увёз с собой в русский посёлок на Амуре таёжную дикарку, женой назвал. Диковатая тунгуска долго привыкала к оседлой жизни, томилась четырьмя бревенчатыми стенами избы, отгораживающими её от тайги и гор. Но одна за другой родились дочки, следом сынок… а в тепле и под крышей с малышами надёжнее. Со временем супруги даже поросёнком решились обзавестись – по примеру односельчан.
Хозяйка, едва прикрывшись тряпьём, выскочила в сени. Торопила дочек:
– Ну, чего возитесь, метели? Скоренько одевайтесь.
– Дак, мамка, босиком что ли по снегу шлёпать? Пимов-то наших нету. Мы их по вечеру в сенях скинули, – плаксиво тянули девчонки, переминаясь босиком на стылом полу сенника.
– Ах ты, мать честная! – всплеснул в догадке руками глава семейства. – Увели ить нашего порося – своим ходом, чтобы визгу не подымал. В пимы обули.
Как рассвело, оглядел на снегу следы возле дома. Его догадка подтвердилась. Вот глубокие вмятины от мужских унтов – вдвоём орудовали… а рядом мелкие частые углубления – от детских пимов. Следы обрывались у санной полосы.
– Усклизнули, ворюги. Теперь поди-поймай… всё одно, что ветер в чистом поле ловить.
Весь день Виссарион хранил тяжкое молчание, домашние боялись его потревожить. Вечером сказал жене:
– Пакуй монатки. К твоим сродственникам, к оленщикам, поедем. Оленей пасти стану… живут другие, и мы проживём.
Но она неожиданно воспротивилась:
– В тайгу вертаться? И не зови. Дети у нас… Колька, младший, расписаться в ведомости сумеет, ну и довольно с него. В тайгу зверовать пойдёт. А девкам без учёбы – никак. Им пробиваться к казённым должностям надобно. Не в поломойки же, как мне, безграмотной, определяться.
Семья почтовика перебралась в село Кыкер на севере Забайкалья – подальше от золотых приисков на Амуре, поближе к сородичам жены. Виссариона назначили начальником почты. Поручили развозить деньги – зарплату работникам различных учреждений – по всем сёлам нового, только появившегося на карте, северного Тунгокоченского района. Добираться с таким грузом приходилось на лошади, а то и вовсе своим ходом. Охрана почтовику не полагалась.
Ганя, холостой парень, сводный брат жены, пришёл в дом Виссариона с охотничьим ружьём, поткой за плечами:
– Вместе оргишить будем. Один пропадёшь, однако. – Посмотрел на сборы в тайгу нового родича, а тот засовывал в рюкзак сахар-рафинад, круги мороженого молока… Выложил. Сказал: – Семье нужнее. А мы с голоду не пропадём. Мясо само в тайге на своих ногах бегает.
В сентябре одна из дочек, Раиса, в компании сверстниц отправилась пешком в школу-восьмилетку. За 60 километров от Кыкера.
Собрались гурьбой, добирались одни, без старших. А в тайге волки… Два дня на дорогу ушло, ночь у костра коротали. Огонь, надеялись, отпугнёт серых хищников… Обошлось.
Райка с удивлением оглядывала районный центр. Тунгокочен и селом-то назвать нельзя было: всего несколько свежесрубленных домов, где сельская власть разместилась, поодаль – времянки, зимовьюшки и балки, в них ютились остальные жители. В одном из балков девочка отыскала родственницу по матери, тётку Улкоуль. Она была одинокая, прежде в Калакане жила, при школьном интернате истопницей числилась. Её на прежнем месте ничего не держало. Другие-то калаканцы после закрытия своего посёлка упирались, не хотели в необжитую марь перебираться.
– Ий-и, теперича тут многолюдно, муравейник цельный. А ране-то… комарьё одно водилось. Ну, потеснились кровососущие.
Тётка прищурила и без того узкие глаза, зашептала, пугливо оглядываясь, словно кто подслушивает:
– Слух был, перевалочную базу на случай войны с японцами в здешних топях затеяли устроить. Ну, война войной, а лечиться, учиться да в бане мыться всё одно надо. Вот посёлок скоренько и испекли, как лепёшку на костре. Хоть мал и неказист – но районный центр. Начальство партейное тут обитает.
На другой день Райка отправилась в школу. От ярких нарядов учительниц даже глаза зажмурила. Как заморские бабочки, казалось девочке.
– И… негожие для жизни на Севере, – вечером, во время чаёвничанья в тёмном и сыром балке, поджав осуждающе губы, комментировала тётка Улкоуль. – Как там нового советского царя кличут? Ленин, кажись. Во! Он и его помощники приказали всем учителям перебираться на Север, тут свет сеять. Географ и биологиня оттель, из того самого града, где он правил, прикатили. Учительница физики – с другого града, Горького.
– Учителки приехали на Север в туфельках, в лёгких пальтишках, – бурчала себе под нос тётка. – А тут морозы лютуют. Народ принялся одевать их со своего плеча. Несли из одёжи, кто что мог. Помню, биологичке кухлянку ношеную притащили, а вот унты меховые – новые! – по ноге сшили и шапку беличью тоже новую пошили… Она вскорости за нашенского парня, за тунгуса, замуж вышла. В очочках, полуслепая, а настоящего богатыря выглядела. За ним в тайге не угнаться.
Появление учителей-западников в северной школе объяснялось просто. В Читинской области своих учителей не готовили. Педагогов «выписали» из центральной России – по комсомольскому набору. На клич «Обустроим советский Север!» откликнулись многие.
Двое благообразных старичков, супруги Соловьёвы, из этого ряда выбивались. Они «политические», оба каторгу в Якутии отбывали, уже позже узнала от своей тётки Рая. Старушка в пенсне и с седыми, аккуратно уложенными буклями особенно занимала воображение Светки. Уроки Надежды Михайловны Соловьёвой были путешествием в запретный мир дворян и светских дам. Да и сама она… Вроде старушка, но спина прямая, платье строгое, до полу, волосы всегда уложены в причёску. Взялась вести музыкальные уроки (по этому случаю в школу из Калакана доставили брошенное в опустевшем клубе пианино) и попутно их, сельских девчонок и мальчишек, вечно чумазых, с разбитыми коленками, хорошим манерам, этикету и танцам обучать.
– Соловьёва – из «бывших», дворянка, выпускница института благородных девиц. Поэтому и в сталинско-бериевские лагеря в тридцатые годы попала, – понизив голос, шептала тетка. – Муж у неё из рабочего сословия, его гэбэшники поначалу не тронули. Но он упёрся: заявил, что разделяет убеждения жены и готов разделить с ней судьбу. «А? Готов, значит? – поймали его на слове. – За своей бабой хоть в огонь, хоть в пекло последуешь? Мешать не станем». Упекли и его на десять лет в лагеря.
После отбытия срока супруги Соловьёвы, хоть и в солидных годах оба, пешком из Якутии в Иркутск за обозом шли. Добрались, наконец. А оттуда их обратно на Север заворотили. Но на этот раз не на этап. Работать в школе. А они и рады-радёшеньки. Оказалось, знают и умеют многое.
Всеволод Константинович преподавал точные науки – математику и физику. Соловьёв говорил троечникам:
– Хотите свой «уд» на «отлично» исправить? Вот вам пять задач из вузовского курса. Решите – за четверть «отлично» обеспечено.
И держал слово. Его ученики мечтали стать не лётчиками – общее поветрие в те годы, – а непременно математиками.
Тётка Улкоуль сама жила впроголодь, жиличка для неё – обуза. Но вопрос решился сам собой. Рае выдали талоны на питание в пришкольном интернате для детей-эвенков: кровь-то у неё наполовину тунгусская.
Полукровок, что из иных сёл на учёбу в райцентр прибыли, кормили, правда, всего три раза в день, чистокровных эвенков – пять раз.
Пушнина – ценный товар, через её продажу на международном аукционе золотой запас страны Советов пополняется. А эвенки-охотники – главные добытчики пушистого золота, объясняли учителя, пряча глаза от детей.
«Мамка, папка, за меня не переживайте, – отправляла с оказией записки Раиса родным. – Кормят сытно. Кашами, отварными макаронами. Мяса дают вдоволь – и скотского, и дикого. Мы даже помидоры распробовали. Это такие яблоки красные, только совсем безвкусные, как трава».
Детям-эвенкам в пришкольном интернате выдали на обед свежие помидоры. Снабженцы светились от счастья. Как же! Южный деликатес на север доставили. Сплошные витамины. Но малолетки-орочоны непривычную пищу есть отказались. Плевались:
– Гадость, отрава.
А Райку любопытство разобрало, обменяла с одним из орочон кусок отварной говядины из своей порции на помидор.
В июне сорок первого года родители отправили Раису в пионерский лагерь. Отец настоял:
– Пущай в пионерию подаётся. Там худому не научат.
…Неожиданно зазвучал горн. Всех пионерчат построили на линейку. Объявили с запинкой:
– Фашисты вероломно напали на нашу страну… Война, дети… Такое дело.
C веранды, где на экстренную планёрку собрались пионервожатые и воспитатели, Райка слышала громкие выкрики:
– Война с Германией ненадолго. Ну месяц, два от силы протянется… Вон как военные конфликты с финнами или с японцами на Халхин-Голе.
«Но надо же что-то делать! Что говорить воспитанникам? Чем занять их?» – терялись старшие в догадках.
Ольга Ивановна Пузырёва, школьный физрук и начальник лагеря, первой опомнилась от шока. До границы с северным Китаем – рукой подать, а там японцы окопались, давно на страну Советов зубы точат, от них удар ножом в спину получить в любой момент можно, убеждала она на стихийных «военных советах» своих коллег. Воспитатели, повара и ребята, само собой, под её началом взялись рыть окопы…
К концу лагерного сезона подступы к селу утопали в ямах и рвах.
Пузырёва этим не ограничилась. Учебные стрельбы организовала. Раиса помнит, как в лагере объявляли тревогу, и все должны были в считанные минуты укрыться от предполагаемого налёта вражеской авиации.
Потом-то другие разговоры на планёрках пошли:
– Если немец до Урала допрёт, дела плохи. Под фрицем вся тяжёлая промышленность, вся нефть окажется… Разве можно такое допустить?
В сентябре, словно и не было войны, начались занятия в школе. Но в воздухе витала тревога… Утром переполох:
– Где директор школы Красильников?
– Э-э, хватились. Воевать с фрицем ваш директор отправился. Он уже на полпути к Кыкеру, ещё светать не начало, ушёл.
Физрук Пузырёва – следующая. Потребовала в военкомате зачислить её в авиацию: она ворошиловский стрелок, прыгала с парашютом. Ей не сумели отказать. Затем школа проводила Хазановича, географа. У него были больные ноги, даже летом унты не снимал. Но ушёл на фронт, как и его предшественники, добровольно… Вскоре из учителей остались одни женщины да математик Соловьёв – его по возрасту на фронт не брали, под семьдесят ему было.
Лишь семнадцать лет исполнилось, отправились воевать старшеклассники. Яша Блинников, Лева Радрыгин, Гоша Протопопов… все трое погибли. Райкины одноклассники, мальчишки, забросили учёбу: устроились в колхозе работать. Надо было хозяйство подхватывать: женщины, их матери, надрывались… В старших классах остались одни девочки.
Но родители-северяне, эвенки в их числе, настаивали на продолжении учёбы своих детей:
– Не век же фриц кровушку народную сосать будет, захлебнётся. А вы – опора наша, на вас, грамотных, в пожилых годах обопрёмся.
Ребята учились на совесть. Удовлетворительные отметки, тем более – «неуды», в лихие времена казалось получать постыдным.
А вот Рае пришлось на год прервать учёбу.
До войны на выселках, в Хулуглях, это в семи километрах от Тунгокочена, была ферма, там коров держали. Но в сорок втором, когда все сельские мужики ушли воевать, сено впрок заготовить оказалось некому. На всё село из мужиков лишь дед Микула Копылов остался. Худой. Сутулый. Уже на работу негожий – руки тряслись. Женщинам-коровницам подсобить некому. И в ноябре, как морозы ударили, тёлки примёрзли к обледеневшему насту в сараях, где их держали. Колхозницы скормили всю ветошь, нечем пол устелить… Отдирали тёлок от стылой почвы с кровью и вместе с выменем. Вой коровий стоял такой, что до райцентра доносился.
Большинство бурёнок пришлось забить. Мясо на фронт отправили, но, правда, далеко оно не ушло – тунгокоченцы за поставку продовольствия благодарность от командующего Забайкальским военным округом получили. Уцелевших коров перегнали в Кыкер. Там прежде поля, засеянные овсом, были, и ещё ветошь осталась.
Поредевшее стадо вытягивали из пропасти три старика, три Ивана. Хоть и старые, а рукастые. Их по отдельности взять – развалины. Втроём – сила. Иван Петрович вовсе глухой, но за председателя колхоза остался. Его сына Георгия на фронте убило, трое внуков на деде повисли – надо держаться. Иван Кузьмич – кузнец в прошлом. Иван Иванович – мастеровой, телеги ладил, сани гнул… Рая знала этих стариков, соседи как-никак. Помогала им собирать ветошь на полях.
Председатель колхоза Иван Петрович поторапливал загостившуюся у родителей Раису:
– Поспешай. Уроки-то начались. Там твоя битва… мы уж, как говорится, сами с усами, по-стариковски тут управимся.
Но на полпути в райцентр Райка почувствовала недомогание. Голова кружилась, перед глазами поплыли красные круги… Дальше – провал. Уже после узнала: мать забеспокоилась. «Сердце не на месте. Дочка во сне явилась, руки ко мне тянула… неладное стряслось, чую». Девочку, бесчувственную, отыскал в тайге охотник Ганя. По медвежьим следам вышел на опушку леса. Косолапый завалил девчонку хворостом. Ждал, когда протухнет, чтобы полакомиться… А дальше Рая помнит лишь смутные картинки. Докторша поит её каким-то горьким снадобьем. Кажется, ночь за окном палаты, над ней опять склонилась женщина в белом халате… Её осматривает инфекционист, этого врача – светилу! – тунгокоченская докторша специально для неё, Райки, вызвала санитарным рейсом из Читы, областного центра. Диагноз: малярия, присоединился тиф… И снова забытьё.
Девчонка два месяца была на грани жизни и смерти. Выжила. Соловьёв – а он в войну остался за директора школы – отправил её в декабре на последних перегоняемых из хулуглинской фермы быках в Кыкер – к матери. Напутствовал:
– Отдыхай, сил набирайся.
Но не до отдыха оказалось.
Райкину мать мобилизовали работать в колхозе дояркой. А мороз на дворе под сорок градусов. Она и её напарницы простывали, надсадно кашляли… Девочка взялась подменять заболевших доярок. Но у неё пальцы от холода не разгибались. Коров – восемнадцать голов, столько приходилось на одну доярку – пришлось загонять силком в дом и там доить.
Райка работала на подмене всю зиму и весну. Но к лету новая напасть: кожа на руках девочки начала слезать, ладони кровили… И наваливалась страшная слабость. У Раи оказалась аллергия на коровье молоко.
Узнав о беде с девочкой, Всеволод Константинович вызвал её в Тунгокочен «по служебной необходимости». Время-то военное, просто так рабочее место не бросишь, а Раису оформили в колхозе дояркой.
В областном отделе народного образования Соловьёв спорил, доказывал:
– Коров на морозе в свои двенадцать лет девчонка может доить, а пионерские сборы проводить у ней права нет?.. Как хотите, мне одному не управиться. У меня учителей в штате осталось – по пальцам на одной руке пересчитать. Не могу я ещё и эту нагрузку на них навьючить… Им же до ветру сбегать некогда.
Так у Раисы появилась вторая запись в трудовой книжке: «старшая пионервожатая – заведующая культмассовым сектором». Она расплакалась:
– Хороводы водить? Как я нашим мальчишкам, когда те с фронта вернутся, в глаза посмотрю?
Соловьев построжел:
– Не понимаешь? Ты будешь вести в школе политинформации, устраивать митинги в честь побед на фронте Красной армии. Пионервожатая – это… как замполит в армии.
Оказалось, у Райкиных подопечных дел невпроворот. Надо было оказывать помощь больнице в заготовке лекарственных трав, берёзовых почек, а пришкольному интернату и детскому саду – в заготовке съестных припасов, грибов и ягод.
В северное село пришёл голод. Казалось бы, тайга рядом. С чего голодовать? Но на охоту сбегать некому. В Тунгокочене остались лишь женщины с малыми детьми на руках. Но и те на работе или в колхозе день-деньской горбатятся. Время-то военное, не отлучишься по своим надобностям.
Школьники под предводительством своего пионерского атамана Райки взялись грибы про запас сушить. Но осень сорок третьего года выдалась на редкость дождливая. Дождь пройдёт, на ерниках белые гнилостные черви налипли. Под ногами чавкает болотное месиво. Но ребят это не останавливало. Стряхнут гирлянды ползучих гадов с веток кустарника и дальше в заросли пробираются, там во мху грузди запрятались. Взялись запасать ягоды – голубику, бруснику. Делали из бересты чумаланы и в них ссыпали ягоду. Не портилась на морозе всю зиму. А ещё гольянов в реке Каренге специально сплетёнными из ивовых веток корзинами – корчажками – ловили. После сушили, толкли, просеивали. Из этой рыбной муки интернатские поварихи то котлеты приготовят, то суп ею заправят… А как-то ребятам щука в корчагу попалась. Райка, предводитель заготовителей, заглянула в полные слёз глаза своих «воинов» и… кивнула:
– Ешьте сами. Это вам премия за ударный труд.
Они тут же распластали рыбину, посолили её и съели.
На лесных припасах зиму продержались. А по весне эвенки-оленщики подсказали ребятам корни сараны копать, из их муки лепёшки печь. Корейцы и китайцы – они бежали от гнёта японцев, искали лучшей доли в советском северном краю – ловили и ели лягушек, дождевых червей. И ребятня – по их примеру… Так выживали.
– Мы сроднились в военную пору, одной семьёй стали. Нас беда сплачивала. Приходим утром на занятия – кто-то из ребят на отца «похоронку» получил, на другой день узнаём – у соседки по парте старшему брату после ранения обе ноги ампутировали…
Мы горе вместе горевали, так легче казалось. Обнявшись, в голос ревели, вспоминает Раиса Виссарионовна.
Зимой старшеклассников определили в подручные к истопнице тётке Улкоуль. Она с ног сбивалась – протопить требовалось одиннадцать печей. А дров нет. И заготовить некому.
Рая, школьный комиссар, предложила носить из лесу валежник. Собирали сухие деревья и хворост на увале за селом, а после скатывали по склону горы и тащили волоком в школу. А путь неблизкий, с километр, не меньше. Ноги подгибались. В глазах темнело. Потом ещё истопнице помогали огонь в печах развести… Каждый день в любую погоду после уроков такие походы совершали. Был способ и попроще. В войну дома фронтовиков стояли заколоченные. Казалось бы, разбери бесхозный забор и топи печи. Но дети и щепочки от заборов не откололи.
В сорок пятом году девятого мая Рая по радио услышала:
– Фашистская Германия капитулировала.
«Победа?.. Папка с фронта вернётся», – первая мысль была. А следующая: надо же тунгокоченцев на ноги поднять! Всем долгожданную весть сообщить!
Обежала дома комсомольцев, созвала всех в школу. Парни и девушки схватили флаги, выбежали на центральную улицу. К ним другие жители села начали пристраиваться. Скоро митингующих было уже больше сотни…
Комсомолята с флагами и песнями прошли через всё село. Кричали:
– Ура! Мы победили! Наши возвращаются с фронтов!
Старики плакали:
– Дожили… дотерпели.
Кто смеялся, кто пел… радость-то была общая.
В северные селения начали постепенно возвращаться мужчины.
Но в школе – что ни день, то проводы. Учительницы-западницы уезжали одна за другой к своим родным и близким людям, пережившим оккупацию, потери. Их не удерживали.
Учительская команда заметно поредела. Соловьёв – он по-прежнему оставался в тунгокоченской школе за директора – отобрал нескольких восьмиклассниц, Раю среди них. Сказал:
– Эх, мне бы время! Я бы из вас педагогов подготовил. Настоящих. А пока… будете вести начальные классы. Научите ребят читать-писать и деньги считать. А после вас уже дипломированные учителя заменят.
Соловьёв схоронил жену и через год сам ушёл следом за ней.
…А Райка настырной оказалась. Заочно окончила педагогическое училище в Улан-Удэ. Учительствовала в начальной школе. После её перевели специалистом в Тунгокоченский районный отдел народного образования.
Всё-таки стала педагогом, настоящим.
Фото из семейного архива Р.В. Ланцевой
